Что такое Дзен?

Если меня спрашивают, каково мое отношение к дзэну: за или против ? — я отвечаю, что и за и против одновременно. Большая ошибка христиан состоит в том, что они никогда не критикуют (основательно) христианство. Никто или почти никто не подвергает критике основные принципы демократии или коммунизма в тех странах, где они являются "национальным достоянием". Ни один буддист не назовет Будду глупцом, в Англии же богохульство преследуется законом.

Дзэн — это квинтэссенция христианства, буддизма, культуры, всего, что есть хорошего в повседневной жизни обычных людей. Но это совсем не значит, что мы не должны разбить его вдребезги, если нам представится хотя бы малейший на то повод. Мы совсем не собираемся нападать на фальшивый дзэн или на лицемеров и конформистов, которые до поры до времени поддерживают его, — нас интересует дзэн сам по себе, в его самых высоких и утонченных формах. Священны только наши собственные глупые и противоречивые измышления. "Измышления" — это то, что меня роднит с так называемыми "большими людьми" — всеми без исключения — и с очень многими людьми "маленькими". Значит, это есть нечто совершенно субъективное, рискованное и, действительно, неоднозначное, однако, самое важное — иметь смелость утверждать:

"Все, что можно основательно поколебать — необходимо поколебать , и если оно не устоит — так тому и быть".

Ни о чем так трудно не пишется, как о дзэне. Нет, не так. Нет ничего более трудного, чем вообще писать, поскольку писать по-настоящему — это писать (способом) дзэн. Трудно писать, есть, петь или умирать (способом) дзэн. Писать по-настоящему о дзэне на самом деле означает то же, что писать (способом) дзэн о процессе письма, принятии пищи, пении или умирании (способом) дзэн. Следовательно, писать о дзэне не трудно; что действительно трудно — это писать (способом) дзэн.

Если же мы не способны писать (способом) дзэн, то вообще не должны писать. Если мы не можем жить (способом) дзэн — жизнь не имеет смысла.

Что такое дзэн? Дзэн означает все делать совершенно; совершенно заблуждаться, совершенно проигрывать, совершенно сомневаться, совершенно страдать из-за боли в животе, делать что-то — совершенное или несовершенное — СОВЕРШЕННО. Что значит "СОВЕРШЕННО"? Чем это отличается от "совершенно"? "СОВЕРШЕННО" состоит в воле; "совершенно" — в действии. "Совершенно" значит, что действие гармонично на всех его этапах и полностью достигает ожидаемого эффекта. "СОВЕРШЕННО" значит, что ни один момент активности не содержит эгоизма, или точнее, что наше эго сотрудничает с силой притяжения и отталкивания Эгоизма природы внутри и вовне нас. Наша боль — это не только наша собственная боль, это и боль Вселенной. "Радость" Вселенной — это наша радость. Наша неудача или неверное суждение принадлежит природе, которая не питает надежды и не погружается в отчаяние, но и не прекращает дальнейших попыток.

Дзэн является одновременно и неодолимо притягивающим и невыразимо отталкивающим. Дзэн притягивает нас по многим причинам. Во-первых, потому что наконец мы имеем веру, в которую не нужно верить. Никаких догматов, никакого ритуала, никакой мифологии, никакой церкви, никакого священника и никакой священной книги — какое облегчение!

Во-вторых, дзэн, даже просто как слово, позволяет нам осознать, что все самые глубокие переживания в жизни, в музыке, в искусстве, в поэзии, в юморе и т.д., как бы они не различались между собой и при каких бы разных обстоятельствах не возникали — они имеют сходный "вкус" или "запах", некий общий элемент, который представляется основным. Эта идея, конечно, опасна в своей монистической, научной, философской, непоэтической тенденции, но тем тверже должно настаивать на разнообразии, множественности и индивидуальности проявлений дзэна. Единство нам также необходимо, как и множественность, а значит, слово "дзэн" обычно апеллирует к тому глубинному единству, которое скрыто под поверхностью жизни. Но таким же глубоким является и наш опыт различения. Ведь условием существования вещи является сохранение ее индивидуальности, и в то же время она не может существовать в полной изоляции. Шпенглер по-разному "оценивает" различные культуры мира, которым его гений (хотя это может быть всего лишь национализм и мизантропия) отказывает в возможности взаимного понимания, то есть отрицает их сущностную идентичность. Та же ошибка часто совершается по отношению к отсутствию эго в японском муга. Отсутствие самости является здесь неподходящим, а натянутое сравнение со Сверх-Душой или чем-то в этом роде тоже ничего не привносит, поскольку от того, что мы ущипнем Сверх-Душу, она не вскрикнет. То, что нам нужно, вроде бы и можно и одновременно нельзя ущипнуть, а вот эго позволяет щипать себя. А значит, требуется отсутствие самости и, одновременно, юга — полнота самости; тогда мы в порядке, подобно Шекспиру, когда он был Гамлетом и одновременно Шекспиром, датским принцем и английским драматургом.

Третья причина, по которой дзэн так легко принимается, говорит нам — словами Хэзлита — что только то, что нас интересует, — интересно. Дзэн приносит пользу. Делает горы более гористыми и долины более долинными, но в то же время снижает горы и выравнивает долины. У нас появляется идея чего-то, что мы всегда искали, сами того не ведая. Дзэн — это универсальность, которую мы всегда искали. Дзэн — это хороший вкус.

Отталкивает в дзэне то, что о нем говорят (все, за исключением Дайсецу Судзуки): фотографии дзэнских монахов в их фанатизме, ханжестве, склонности к преувеличениям и стандартизации; их обтекаемые, сомнительные советы и инфантильные истории из собственного опыта, будто бы имеющие целью представлять собой примеры просветления; комментарий к "Хекиган-року" и "Мумонкану" или коанам с их эзотеричностью и комплексом превосходства; чужеземцы (все без исключения), которые претендуют на понимание дзэна и обманывают себя и (некоторых) своих читателей, приделывая "змее ноги". Никто не понимает дзэн; никто не может его объяснить: писание книг о нем — это фрондерство и наглость. На самом деле, дзэн сам по себе является в некотором роде нахальством. С другой стороны, он — сама скромность, скромность природы. Давайте попробуем соединить это сами.

Дзен произрастает спонтанно, естественно, из глубины человеческого сердца. Он не является каким-то особым откровением, данным какому-то человеку, социальному классу или народу. Поэтому утверждение о том, что он пришел из Индии в Китай, а из Китая в Японию — бессмысленно. С таким же успехом можно было бы сказать, что воздух, который мы вдыхаем в одной стране, происходит из другой. Далее, утверждение, что дзэн — это "особое послание" и что оно передается от Шикьямуни, через двадцать шесть патриархов, Бодхидхарме, Хуэй-ка, Сен-цяню, Дао-синю, Хун-женю, Хуэй-нэнгу и, наконец, учителям нынешней эпохи — это не что иное как обскурантизм, претенциозность, фальшивый патриотизм, педантизм и эгоизм; это отсутствие духа дзэн.

С поэтической и трансцендентальной точки зрения ни один человек не смог выразить дзэн таким, каковым он является для него самого, а, в конечном итоге, и для всех остальных. Наша способность видеть истину или не видеть ее — это вопрос воли; хотим мы ее видеть или нет, точно так же, как ворон хочет быть черным, а змея не стремится иметь ноги.

Тем не менее, история дзэна, протекающая во времени, существует. Причина и следствие одновременно реальны и нереальны. И если обнаружим дух дзэна у Гомера, Эпиктета, Плутарха, Марка Аврелия, в Библии, в "Аде", в проповедях Экхарта, в "Короле Лире", "Дон Кихоте", в сочинениях Баха и Моцарта — мы совершенно вправе искать исторические взаимосвязи, некое особое послание, как внутри, так и вне священных текстов; мы можем полагаться на книги, если пытаемся прослеживать связи между всеми заключенными в них непосредственными указаниями и душой человека, всматриваясь в их природу и обретая хотя бы на одно мгновение состояние будды.

"Четыре принципа секты дзэн" обычно приписывают Бодхидхарме (яп. Дарума), который, согласно легенде, переплыв море на тростниковой лодке, принес дзэн в Китай из Индии в VI веке.

Он прибыл в Кантон с чашей для милостыни и поселился в Лоянге, где девять лет сидел лицом к стене, обретя славу "уставившегося в стену брамина", будто бы он действительно принадлежал к правящей касте воинов. Пещера, в которой он сидел, стала святыней Шориньи. Говорят, что он умер в возрасте ста сорока пяти лет; некоторые утверждают, что его отравили, другие — что он возвратился в Индию. Указанные четыре принципа таковы:

1. Никакой зависимости от слов и букв.

Применение этого принципа к поэзии, способом выражения которой есть слова и стихи, может показаться абсурдом. Это подобно живописному полотну, на котором ничего не изображено, или беззвучной музыке. Но слово — это медиум особого порядка, ибо оно является универсальным средством коммуникации как поэтической, так и любой другой. Сокрытые во мраке и молчащие вещи обретают в поэзии свет и звук.

2. Некое особое послание, выходящее за рамки просто священных текстов.

От поэта к поэту передается дух поэзии, в глубине своей подобный тому, как передается дзэн от монаха к монаху. Поэт узнает другого поэта по неким неповторимым невидимым знакам, это справедливо и по отношению к художникам и музыкантам.

Два прилетели,
Два улетели -
Мотылька.
(Хора)

В этом стихе нет обычного поэтического значения; остается лишь темное пламя, пылающее во всех вещах. Это видишь нутром, а не глазами, исходящим изнутри чувством сострадания.

3. Непосредственное попадание в душу человека.

Как можно указать, не используя палец? Как возможно искусство без посредника? Что это за тишина, говорящая так громко?

Рыбацкий поселок;
Танец при луне,
К запаху сырой рыбы.
(Шики)

4. Проникновение в свою собственную природу есть достижение состояния будды.

Достичь состояния будды значит достичь состояния человечности, перейти в царство двуполости; на смену этому шекспировскому состоянию приходит состояние ребенка, цветка, камня, даже состояние слова, идеи, места или времени.

Если речь идет о коже,
какое различие
между мужчиной и женщиной!
А если речь идет о кости,
оба просто человеческие существа.
(Иккэй)

Когда я говорю о дзэне, особенно о его отношении к различным формам культуры, всегда следует помнить о разнице между дзэном как "системой" парадоксов, формировавшуюся в Индии и Китае на протяжении трех тысячелетий, и дзэном — как дзэном, спонтанной, индивидуально-создаваемой вневременной-активностью-во-времени неделимого разума-тела. Это почва, basso ostinato развитого на протяжении истории сознания дзэн.

Дзэн — не религия, он — религия. Дзэн — не ценность, и он — ценность. Ошибка, которую часто совершают в отношении дзэна, касается вероятной его ценности. Сила дзэна — в мудрости, но в нем нет любви. Дзэном Христа является любовь, но ей не хватает мудрости. Дзэном Будды является истина, но где же человечность? Если нам так нравится, мы можем сказать, что существует дзэн двух видов: частичный и полный. Дзэн искусства, дзэн Ночастичный (неполный) и дзэн настоятеля монастыря тоже частичный.

Полный дзэн пронизывает всю жизнь человека, он мешает ему читать газеты и писать статьи в журналы — мы с этим, в данном случае, не имеем ничего общего.

Истинный дзэн должен сделать так, чтобы люди перестали ненавидеть животных, чтобы не стремились их убивать, не радовались их насильственной или естественной смерти. Дзэн должен сделать так, чтобы человек захотел уменьшить настолько, насколько это возможно, необязательное страдание в мире, лишенное смысла, а значит дзэна и поэзии. Выражаясь более доходчиво, можно сказать, что тот, кто не является или не собирается быть вегетарианцем, не будет иметь в себе истинного дзэна, не достигнет просветления или вершин поэзии. Если быть более точным, следует признать, что насколько человек не способствует уменьшению количества бесполезного, бесплодного страдания в этом мире — настолько его дзэн является обманом, самообманом, обманом самого Себя. Кстати говоря, я вовсе не утверждаю, что в бою быков есть что-то "плохое". Я просто по-своему, без какой-либо категоричности, пытаюсь доказать, что существуют другие, "лучшие" способы прожить свою единственную жизнь на этой планете. "Лучшие" — это значит более глубокие, более исполненные смыслом и дзэном, более насыщенные поэзией, с большими и лучшими быками, убитыми более красивым способом.

Что такое дзэн? Дзэн — несимволизация мира и всех вещей в нем. Учителя дзэн, конечно же, употребляют метафоры и аналогии, употребляют даже символы, но они не должны восприниматься серьезно. Одна вещь не означает другую. Прежде всего, мы не должны искать значения вещей вне их самих. Если рука поднята, все вещи подняты вместе с ней, но рука — не то же, что эти вещи. В этом смысле анимизм — это sine qua поп дзэна, но в то же время мы вынуждены признать, что человек — это ходячее дерево. Человек подчиняется причинно-следственным законам так же, как существа, пребывающие на самой низкой ступени эволюции. Камень так же свободен, как и серафим. Когда идет дождь — с небосвода проливается кровь Христа. Дзэн означает, что свободу нужно создавать; нас создает все, что есть вовне и внутри нас. Мы не в состоянии убежать от вещей на крыльях абстракции, формы и функции, как это пытался сделать Платон. Одна вещь заключает в себе все и ничего нельзя из нее вырвать, не нанеся вреда ей самой и тому, кто это делает. То есть всем вещам необходима интегральность (allness). Прилагательные тут же становятся абстрактными существительными ("целостность"), а мир оскудевает от того, что человеческий мозг заполнен небытием, и бессмысленным вопросам требуется найти ответы. Бог — не есть милосердие. Бог — не есть любовь. Бог — это кто-то, любящий что-то, или что-то, любящее кого-то. В начале не было слова, и не было — как уверяет Фауст — какого-то действия (акта). В начале был говорящий, актер. В этом смысле христианство и даже мусульманство правы, а буддизм и дзэн ошибаются. Бог — это личность. Небо — это место. Вопреки Апокалипсису, без времени ничего не может существовать, а особенно то, что является вневременным. Вечность пребывает в любви к творениям времени.

Для западного человека формы поведения и церемонии в дзэнских монастырях, а также феодальная, если не сказать, милитарная, иерархия духовных лиц, могут показаться чуждыми дзэну или, более того, совершенно несовместимыми с ним. Правила и предписания, пение и коленопреклонение могут быть неоправданными, но в определенной мере их можно объяснить продолжением двухтысячелетней традиции, которая уходит своими корнями в Индию и через Китай и Корею была воспринята в Японии. Но такой аргумент позволил бы нам пожирать друг друга.

Дзэн, чем бы он ни был, есть совместный продукт индийского и китайского гениев. Будда достиг просветления, но у него были, по-видимому, трудности в передаче его другим. В качестве средств, ведущих к этой цели, он рекомендовал самоконтроль и уважение нравственных законов. В седьмом и восьмом веках китайские монахи начали "выяснять", что же это было за просветление, и заодно обдумывать технику его достижения, обходя при этом древние индийские схемы. Таким образом, мы можем проследить на протяжении этих двенадцати или тринадцати веков нить дзэна, проходящую через Упанишады, сутры, несомненное просветление многих монахов в Китае, Корее и Японии — вплоть до нынешних времен, почти три тысячи лет истории. Мы также можем обратиться к великим мыслителям и поэтам, музыкантам и художникам разных времен и народов для того, чтобы увидеть и услышать религиозное просветление в сферах, неведомых Будде. Мы это тоже можем назвать дзэном, дзэном, который выходит за пределы истории и не ограничивается Дальним Востоком. Без определенной глубины мысли и интуиции дзэн вряд ли может проявиться, а значит мы находим его у Экхарта, Христа и Баха. Но он не являет собой что-то торжественное и сверхсерьезное;его можно обнаружить также у Сервантеса, Моцарта и Льюиса Кэррола.

В адрес радикальных критиков дзэна иногда высказывается следующее возражение: поскольку дзэн не поддается определению, не имеет догматов и в принципе является недихотомичным и невыразимым, то он не может иметь ни достоинств, ни недостатков. Иначе говоря, дзэн — это лучшее из всего существующего, его совершенство скрыто в несовершенном, он абсолютен сам в себе, следовательно, мы не можем ни прославлять его, ни порицать, а лишь жить в нем со смиренной благодарностью. Подобное говорил Христос: "Будьте совершенными, как совершенен Отец ваш на небесах", и можно предположить, что некоторые наши действия совершенны, они являются дзэном в том смысле, что представляют собой самые лучшие из возможных действий в данных условиях для данного конкретного человека с его неизбежной ограниченностью. Но "совершенное" деяние несовершенного существа продолжает быть несовершенным в собственном смысле этого слова. У раннехристианских мистиков слово "деификация" не звучало как еретическое — оно выражало unto mistica (мистическое единение), но является ли Бог, с которым они были "слиты воедино", таким же нетерпимым, темным, лишенным чувства юмора, глухим к красоте, поэзии и искусству, жестоким и глупым, какими часто бывали они? То же происходит и с дзэном. Мой дзэн зверски убивает котов, но дзэн Нансена — нет. Эно высмеивает дзадзэн, но как реагируют на это другие? Доктор Судзуки видит дзадзэн в человеке, который сражается с быком; я вижу его в быке. Если у тебя не было кенсэ, то все, что ты говоришь о дзэне, не достойно внимания. Но как мало смысла и чувства, как много самомнения и предвзятости обнаруживают те, которые его пережили! Дзэн является лишь иным абсолютом, но на этот раз лишенным атрибутов, безгранично свободным, по своей природе подобным безымянному Богу Экхарта, так что, атакуя его, мы раним самих себя.

Однажды, когда Танка пребывал в святыне Иеренйи в Чангане, было так холодно, что он взял фигурку одного из троих Будд и сжег ее, чтобы согреться. Служитель-монах взорвался: "Что ты себе воображаешь, сжигая моего Будду?" Танка поворошил своей палкой пепел и произнес:"Я жгу его, чтобы получить шарира" (шарира — это неуничтожимая субстанция, которая, по преданию, всегда обнаруживается после кремации в пепле святого). "Как может деревянный будда оставить какое-то шарира?" — спросил монах. "Если же у него нет шарира — сказал в ответ Танка — возьмем-ка мы двух оставшихся Будд и сожжем и их также".

Шарлатан религиозного типа всеща перескакивает с того, что абсолютно, на то, что относительно, и наоборот — в зависимости от выгоды. Поклонение деревянному изображению — это нонсенс, непочтительность по отношению к нему лишена смысла. Жертвовать пищу духам умерших, живущих или нерожденных — это предрассудок, и дзэн более других должен презирать это. Петь национальные гимны, подымать флаги, бить поклоны перед святынями и во время богослужений, считать некоторые вещи священными, читать газеты — это безумие и одновременно безвкусица, и, естественно, одно не существует без другого.

Что такое дзэн? Дзэн означает смотреть на вещи глазами Бога, то есть стать глазами вещи, чтобы она смотрела на себя нашим взглядом. Но этого недостаточно. Импрессия всегда должна сопровождаться экспрессией. Импрессия без экспрессии — это еще не импрессия. Экспрессия без импрессии невозможна. Но импрессии и экспрессии еще недостаточно. Экспрессия без рецепции бессмысленна. Нет экспрессии, если она направлена в пустоту. Поэтому искусство, музыка, поэзия и требуют двоих. Почему лишь двоих? Как можно требовать толпы, если нельзя встретить даже двух умов с одинаковыми мыслями? Таиттирийа упанишада говорит:

Я пища, поедаю поедателя пищи.
Я одолел весь мир.
Золотым блеском наделен тот, кто знает это

Здесь говорится или свидетельствуется о том состоянии ума, где нет разделения на "я" и "не-я". Отношение "Я" к универсуму не представляет собой интеллектуальную или эмоциональную проблему, поскольку "я есть это". Нет добра и зла, истинного и неистинного, прекрасного и отвратительного.

Если твои уши видят,
А твои глаза слышат
Нет сомнения, что будешь любоваться --
Ах, как естественно падают капли дождя
с края навеса!

Аскетизм, цинизм, стоицизм, анимизм, мистицизм, юмор — все это свидетельствует о присутствии дзэна, равно как и неконвенциональность, естественность, скромность, свобода в жизни, литературе и искусстве Востока и Запада. Но в то же время, как я уже упоминал, существует едва заметное двойное течение в истории и в деяниях человечества — поток из Индии в Китай и Японию, а также из Индии — в Грецию, Персию, Египет и Европу. Скорость потока была разной, не только из-за географических факторов, но также потому, что Европа и, прежде всего, Греция тоже хотели "овладеть миром\' миром, являющимся в данном случае миром чистого интеллекта, о котором Дальний Восток знал немного. Греки ни на мгновение не могли отступить от своих категорий, своих рациональных вопросов и рациональных ответов. Китайцы — если только это не чрезмерное упрощение — с самого начала не обладали анализом, это же можно сказать о японцах, которые всегда ненавидели логику и психологию и, возможно, такими и останутся. Греки были мужчинами, китайцы и японцы — женщинами, а женщины всеща более правы, чем мужчины. Китайский и японский дзэн (кроме бушидо ) был женским с его недостаточным интеллектуализмом, с его практицизмом, консерватизмом, склонностью к предрассудкам, неспособностью к науке, с его самодовольством, увлеченностью ритуалами и фантастическими костюмами, а также — за исключением особых случаев — отсутствием чувства юмора.

Стоицизм представлял собой попытку приблизиться к дзэну через нравственность. Когда моралистика обобщает и становится абстрактной, она отходит от дзэна. Та же опасность таится и в мистицизме. В конечном итоге он становится безграничным, неопределенным, пустым. Все растворяется в Боге или в Природе. Дзэн никогда, ни на минуту не теряет контакта с тем, что существует как особое, конкретное, предметное, поэтому мы можем назвать пещерное искусство палеолита периодом дзэна, хотя в то время мистицизм уже существовал. То, что мы пишем об этом искусстве и о дзэне, само по себе является примером интеллектуализирования, дистиллирования, умерщвления дзэна, означающего жизнь и живую материю.

Мистицизм — это состояние единства, воссоединения личности с тем, что безлично. Эта связь, естественно, возможна только тогда, когда личность является безличной, а то, что безлично — личностно. Это часть значения Трех Тысяч Слов философии тендаи , слов, взаимопроникающих и уравновешивающих друг друга таким образом, что удерживается каменная тишина. Камень глядит равнодушно, Бог злой, а мы ему прощаем, дерево над нами вздыхает в глубине своей утробы, и Ад лежит на Небесах, и нет Небес помимо Ада.

Можно было сказать, что дзэн и мистицизм создают тот мостик, который связывает — как исторически, так и духовно — Восток и Запад. В этот же ряд можно с уверенностью поставить японскую систему воспитания. В таком случае Индия является основным источником мировой культуры; два течения, устремленных на восток и на запад, восточное — с его китайским и японским искусством, поэзией и религией; и западное — с итальянской живописью, немецкими мистицизмом и музыкой, а также английской поэзией.

Неоплатонизм проник в христианство через св. Августина, жившего двумя столетиями позже Плотина. Тот факт, что Плотин ничего не упоминал в своих трудах об Индии и индийской философии, ни о чем не говорит, поскольку он также ничего не упоминал о христианстве, которым был окружен, и не оставил малейшего упоминания о своем учителе Аммоннусе Саккусе, у которого учился на протяжении одиннадцати лет, вплоть до тридцать девятого года жизни. Эта вероятная связь между дзэном и мистицизмом соответствует той, которая существует между Басе и Вордсвортом и объясняет сходство между ними (Торо даже ближе Басе, чем Вордсворт, этим он частично обязан индийским сочинениям, полученным от английского приятеля, привившего ему любовь к философии, столь желанную во всех поэтических и религиозных исканиях) . Разница между Басе и Вордсвортом такая же, как между китаиско-японской и немецко-английской ментальностью, последняя всеща движется от частного к общему, от конкретного к абстрактному; первая же никогда не упускает то, что является частным и конкретным, не взирая на все универсальное и абстрактное, заключенное в них. Эриугена , великий ирландский теолог IX века, перевел а Дионисия" с греческого на латынь. Этот же Дионисий Ареопагит ввел восточный мистицизм непосредственно в римско-еврейское христианство и обеспечил появление в христианском мистицизме таких фигур, как Гуго Сент-Викторский (1096 — 1141), и тем самым создал почву для появления Экхарта (1260 — 1327), величайшего из всех мистиков и мистических писателей.

Докучливым и вызывающим раздражение окажется для читателя тот факт, что слово "дзэн" употреблялось по-разному, иногда в мистическом значении (так его использовала секта дзэн), иногда как разновидность религиозного шарлатанства; временами оно также могло означать универсальную культуру или просветление отдельного человека. В других случаях в палитре значений появляется профетический оттенок. Так происходит с поэтами, способными приблизиться к дзэну, поэтами, которые видят вещи глазами Востока и Запада, могут быть бесполыми и в то же время обладать определенным полом, атеистами, способными стать богами. В любом случае дзэн не является чем-то, что растет и изменяется, он сам есть изменение и развитие. И если кто-то думает, что его можно обрести, практикуя дзадзэн или получив какое-то удостоверение, то он глубоко ошибается. Если кто-то предполагает, что Будда, Да-рума или Риндзаи достигли дзэна, он так же ошибается. Если кто-то воображает, что Христос или любой другой человек, рожденный после него, был христианином, он совершает ошибку.

Сознание, Будда, живые
существа — это не три
различные вещи.
Аватамсака (Кегонокио) Сутра

Когда божественность, истина и красота составляют единство - в этом есть дзэн. На многочисленных настенных рисунках в почти недоступных пещерах, в непроницаемой темноте, при сомнительном свете факела в задымленном и душном воздухе доисторические люди, которые были людьми в большей степени, чем мы, еще раз своими руками пытались "разглядеть" тех животных, которых они видели своими глазами снаружи при ясном свете дня. Жить, убивать, есть, быть одним с вещами, видеть вещи такими, какими они есть, видеть их такими, какими они должны быть, знать то, что реально, и то, что идеально, схватывать движение в покое и покой в движении — делать все то, что делали они, делать все это и есть дзэн.

Знания, заключенные в "Медитациях о четырех деяниях" Дарумы, очень ясны, хотя они еще не совсем в духе дзэна, того дзэна, который мы находим в "Сутре Восхождения" (Року-содангио). Четыре деяния означают: во-первых, Расплату за Ненависть, не только за ненависть к людям, но и ко всем предметам вокруг нас, например, к острому углу стола. Во-вторых, Понимание Обусловленности, что означает понимание того, что: "А кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою". * В-третьих, Прошение Ни о чем — "Не моя воля, но Твоя да будет". И наконец, Согласие на Реальность, которое означает принятие того, что так же, как вещи не имеют собственной природы (индивидуальности), так же ее не имеют и люди (и так как бытие каждой вещи обладает своей ценностью, так же обладает ею и наше существование).

"Любит" ли нас мир, и восходим ли мы как индивидуумы от зла к добру и от добра к еще большему добру? Все ли мы грешны перед Духом Святым, совершая грех, которого не знаем; губительно ли то, что Недостижимо? Просто продолжая жить, большинство людей молчаливо признает, что это лучше, чем небытие. Дзэн спорит и доказывает своим сторонникам, что его мир — это Благо; он предоставляет им возможность жить достаточно беспечальной, хотя и не обязательно хорошей, жизнью. Слово "Благо" предполагает, что зло растворено в нем. Говоря "Зло", мы имеем в виду, что вселенная лишена смысла. Однако, это невозможно логически представить, поскольку, будь вселенная лишенной смысла, не имели бы смысла и ее отдельные части.

Злой ли мир, или он есть Зло? Томас Гарди считал, что мир есть Зло, и что по этой самой причине он дает нам возможность трагической интегральности (праведности, честности).

Если мир — Зло, пусть каждый человек практикует дзадзэн и достигает своего сатори играет и слушает сорок восемь прелюдий и фуг, рисует картинки и ежедневно любуется лучшей из них, изучает экзотические языки и читает на них стихи, строит себе дом или, по крайней мере, собачью конуру, взбирается на вершины или на высокие деревья, или же записывается в пожарную команду, становится вегетарианцем и полным (что невозможно) пацифистом. Если человек не умеет этого делать, он может потихоньку влачить свое существование до самой смерти или выброситься из окна. Духовно мертвый или нерожденный человек, создающий величайшее искусство и религию, похож на того, кем он, впрочем, и есть — на глупца.

Если мы отбросим безумие, скорбь, стыд, сомнение, грех, эгоизм, легкомыслие, сентиментальность, лицемерие, честолюбие, дихотомию — мы отбросим свою человечность. Это слишком высокая плата за покой, который приходит после понимания: да, свобода — это хорошо, но привязанность — лучше. Умереть от любви или жить без нее — какой же выбор мы должны совершить! Но другой альтернативы нет. Ты говоришь себе: "Как можно жить без любви?" Именно так устроен мир.

Тонущий человек хватается за соломинку дзэна. Быть довольным собой и миром — разве это не рай. А это и есть то, что дзэн предлагает каждому человеку.

Возможно ли, чтобы просветленный, человек вместе с тем был нечувствителен к поэзии, музыке и искусству? Следует заметить, что мы опустили "безнравственный". Это наводит на мысль, что дзэн в утвердившемся значении этого слова, то есть в значении, принятом китайскими учителями, несмотря ни на что, подобно человеческому существу гораздо более мо-ралистический, нежели поэтический, музыкальный, артистический. Предметом (китайского) дзэна является выход за рамки жизни и смерти, то есть жизнь истинная. Умирать, разлагаться и жить, пока живется — как достичь подобного самым совершенным способом является величайшей проблемой жизни. Дзэн решает ее не последовательно моралистически, а путем предварительного умирания, и лишь затем — жизни. Это требует моральной силы и выдержки. Понимание литературы, хороший вкус в искусстве и в музыке, даже юмор имеют мало общего с умиранием. Но жизнь после того, как мы уже однажды умерли, действительно означает быть восприимчивым к искусству, восхищаться естественными формами, проникать в природу вещей через музыку. Таким образом, если рассуждать теоретически, китайский дзэн является приготовлением к жизни через умирание, то есть через отказ от своей естественной алчности, эгоизма, самолюбия, своих пристрастий или своей ненависти.

Дзэн — это установление абсолютной свободы и незыблемости закона. Но повиновение ограничено, свобода — нет. Дзэн утверждает, что если лошадь в одной стране ест траву, желудок коровы в другой — наполняется. Это правда, поскольку я — это лошадь, корова и трава одновременно, но здесь мы имеем дело определенным мошенничеством, поскольку тот факт, что — это я, является иным, более сильным фактом, чем то, что — это корова или кокосовый орех. Если я утверждаю, что предо мной стена, — все в порядке, но если я говорю, что стены нет и пытаюсь пройти сквозь нее — я оказываюсь в палате для умалишенных.

Таким образом, нам следует признать, что, помимо дзэна, существует субстрат факта, грубого факта, и перестать делать ид, что благодаря левитации, - силе воли, передаче мысли, поэтическому созерцанию или мистическому экстазу мы можем этим фактом пренебречь. Дзэн может освободить нас от страха смерти (хотя, должен ли — это другой вопрос), но неизбежный час" неминуем. Мы живем во времени, мы живем вне времени, и это одно и то же, но также и нечто разное время — это наша единственная возможность жить в вечности.

Согласно буддизму и Беркли все находится в сознании, но это утверждение не есть окончательное решение вопроса, нельзя выкопать камень из его существования ... но в то же время нельзя сделать так, чтобы он перестал существовать с помощью одного только усилия мысли. "Нет хорошей или плохой вещи, только наша мысль делает ее таковой". Это правда, но в то же время мы не можем сказать: "Камня нет, или он не чествует, и лишь только наша мысль дает ему существованиe", по крайней мере, в том случае, когда речь идет о нашей божественной мысли. Если бы было сказано, что камень существует в сознании Бога, в Дхармакайе, это лишь означало бы, что в сознании Бога есть мысли, которые никто не может помыслить.

Дзэн совершает ошибку, говоря на двух языках и не делая различия между ними. Первый — это язык науки, язык (не) здравого рассудка. Когда мы устали, мы отдыхаем, когда голодны — едим. Собака обладает природой будды. Это язык мира отношений. Другой язык — это парадокс, нонсенс, мистика. Собака не обладает природой будды. Это язык мира абсолюта.

Третий язык — это настоящий язык дзэна, язык поэзии, он одновременно относительный и абсолютный. Мы говорим: "У меня камушек в правой руке"; дзэн может добавить: "У тебя (также) не-камушек в правой руке" или "У тебя также камушек в (пустой) левой руке", но это не есть, собственно говоря, язык дзэна, поскольку он не имеет ничего общего с поэзией. Суть дзэна в просветлении. Это рассудительно и научно. Но если мы скажем (помня, что просветление — это иллюзия): "Суть дзэна в иллюзии", то это будет все еще только половина правды, парадоксальная половина. Предположим, что дзэн должен заявлять, что "суть дзэна в просветлении" только в том случае, если слушатель или читатель заранее предупрежден о том, что это значит: "Дзэн есть (также) иллюзия" или "Дзэн есть просветление и иллюзия, ибо это две разные вещи, и одновременно — одна и та же". "Дзэн не имеет концепции Бога" должно означать: "Дзэн имеет (также) концепцию Бога". Далее, обычное утверждение может быть для говорящего или же слушающего поэзией — и наоборот: поэзия, если неверно понята, превращается в обычное утверждение или того хуже.

Различные ипостаси Бога, теория эволюции, доктрина первородного греха и нигилизм более привлекательны, чем эта религиозная мания величия, это космического масштаба самомнение. Учителя дзэна не имеют никаких сомнений относительно (интерпретации) своего опыта.

Христианин не сомневается в совершенстве Христа или в благих намерениях божества. Но когда Христос на кресте сомневается в любви Бога, и Хакуин выказывает сомнение относительно просветления Чжен-до, который так громко выл в состоянии агонии, — я в них не сомневаюсь. В конечном итоге, ответ дзэна на высказанные выше критические нарекания точно такой же, какой дает католическая Церквовь. Все противоречия, уродства, весь абсурд, вся безнравственность и тривиальность взаимоотношений человека и Бога являются "сакральными". Однако, любая критика в адрес дзэна содержит в себе иную дихотомию, которую мы должны преодолеть. Существует внутреннее противоречие в самой идее дзэна, поскольку дзэн — это не только снятие противоречия, но также и отрицание тождественности. Говоря проще, дзэн проживает жизнь и тем самым разрешает вопрос ее смысла. Но, будучи человеческими существами, а не только лишь животными, мы должны делать жизнь более понятной, и это становится причиной того, что мы проживаем свою жизнь (и, поступая так, делаем ее более ясной). Благодаря этому, размышлять о дзэне, критиковать дзэн (дзэн как таковой, а не все сопутствующее ему и искажающее его), выявлять его недостатки, проклинать его — все это тоже дзэн. Истина — это творение, а не открытие. Временами, когда я смотрю на свою собаку Гуппи, очень умную собаку, я думаю: как интеллигентно она выглядит — в глазах человека! Дзэн подобен Гуппи.

Остается сказать о дзэне еще одно, последнее и самое трудное. Так же, как и греческое искусство, будучи недостижимым образцом совершенства, роковым образом тяготеет над европейским искусством, и так же, как музыка Баха делает излишними, поверхностными или искусственными всех последующих композиторов — так и китайский дзэн стал причиной того, что более поздний религиозный вариант дзэна кажется подражанием. Но это еще не то, что я действительно хотел сказать. То, что осуществляется посредством своего собственного бытия, препятствует своему собственному существованию. Все настоящее, действительно настоящее — это то, что, собственно, и должно обрести существование — дзэн, который еще не стал ДЗЭНОМ. Можно сказать, что дзэн в определенном смысле осуществился в достижениях Хуэй-нэнга, Лин-цзы и т.д. Дзэн как религия далее невозможен в гораздо большей степени, чем буддизм или христианство, за исключением определенного рода повторений, которые могут быть дзэном, но не ДЗЭНОМ. Из-за этого, собственно, дзэн окрашен определенной дозой безнадежности и нигилизма, поскольку мы не желаем себе повторения открытий других людей, стремимся быть первыми, кто вышел на чистые и спокойные воды. Арнольд говорил:

Как сладостно судьбу свою исполнить
И обрести покой.

Это правда, но мы — лишние люди других времен, не желаем прекрасной судьбы. Человек желает того, что невозможно, желает только потому и только в том случае, если это невозможно. Это подлинные мелодии и звуки, которые привносят меланхолию во всю нашу жизнь. Мы должны творить ДЗЭН и погибать при этом.

Чиоки обратился к Хьякудзо: "Ученики хотят познать Будду, чем является Будда?" Хьякудзо ответил: "Это точно так же, как ехать на воле и искать его". "А что будет после того, как мы это узнаем?" — спросил Чиоки. Хьякудзо ответил: "Это будет так же, как ехать на воле и возвратиться на нем домой". "Как можно это ухватить, сохранить и всегда следовать этому?" — спросил Чиоки. "Это так же, как пастух, у которого есть палка, и который стережет вола, чтобы тот не уничтожил рисовые поля других людей", — ответил Хьякудзо.

Это как молоко для младенцев, и с большой натяжкой его можно назвать дзэном, скорее более мягкой версией буддизма.

Однажды слуга-монах рассыпал рис. Увидев его, вороны разлетелись. Йошу сказал: "Когда вороны тебя видят, они разлетаются, почему так?" "Они меня боятся", — ответил монах."Что это значит?", — спросил Йошу и сам себе ответил:"У тебя убийственный дух".

Так происходит с воронами, со всем этим огромным миром и всеми его обитателями. Все боятся всех — и справедливо. Дзэн не означает бесстрашия — он означает не бояться страха.

У Кассана был монах, который обошел все святыни дзэна, но нигде не нашел ничего подходящего для себя. При этом имя Кассана часто упоминалось в его присутствии в разных местах как имя великого учителя. Монах возвратился и в разговоре с Кассаном сказал: "Ты обладаешь особым пониманием дзэна. Как же так, случилось, что ты не открыл его мне?" В ответ Кассан спросил его: "Разве я не разжигал огонь, когда ты готовил рис? Разве я не подставлял свою миску, когда ты подавал пищу? Когда я не оправдал твои ожидания?" Монах стал просветленным.

Мы учимся дзэну, только когда учимся ему в целом, тем, как мы пишем, как зажигаем огонь или держим чашку, чтобы наполнить ее рисом. Правда, могут возникнуть всевозможные интеллектуальные препятствия, которые усложняют для (физического) глаза, уха или носа непосредственное восприятие истины. Но и в этом случае интеллектуальное значение слов может вызвать сатори, то есть устранение интеллектуальных препятствий.

Однажды Чинсо угощал монаха, лично подавая ему рис. Монах протянул руку, чтобы взять еду, а Чинсо отдернул свою. Монах не отреагировал. "Я так и думал", — сказал Чинсо.

Если нам что-то дают, мы говорим "спасибо". Если нам в чем-то отказывают, мы говорим "спасибо". Если нас зовут — мы отвечаем; если нас не зовут — мы отвечаем. Если мы поднимаем камень — он тяжелый, если мы его не поднимаем — он тяжелый. Бог — это Бог тяжести ,а не невесомости, поскольку для него все вещи имеют свою тяжесть (свой вес).

Как-то Риндзаи просил милостыню и подошел к дому состоятельного человека. "Одной чашкой больше, чем обычно, пожалуйста!"-- сказал он. "Какое вульгарное, жадное создание!" — крикнула старуха, подошедшая к двери. "Не вижу ни малейшего следа пищи — где же вульгарность и жадность?" — спросил Риндзаи. Старуха захлопнула дверь перед его носом.

Риндзаи просил больше еды, чтобы испытать хозяина дома. Старуха, зная кое-что о дзэне, отразила нападение. Риндзаи придал ситуации духовное измерение, подобно Христу в случае с женщиной возле колодца, но старуха увидела, что Риндзаи слишком сильный для нее, и решила, что лучше не рисковать. Еврейская женщина возле колодца была буддисткой, китайская старуха — нет.

Источник: "Что такое дзен?" Сборник. - Львов: Инициатива. К.: Airland, 1994. (Паломничество в страну Востока).